Similar context phrases
Translation examples
Ну, я только что опробовал одну свою идейку относительно небольшой модификации концептуальной геометрии.
Well, I've just been trying out a little idea I had for the slight modification of the conceptual geometer.
Вы хотите использовать эти Игры для того, чтобы продать ваши грязные идейки миру. Так вот, этого никто не допустит.
You wanna use these games to sell your nasty little ideas to the world, and I'm here to tell you no one is gonna stand for it.
- Что за? .. На следующей встрече нашей компании, к которой ты никаким боком не относишься, держи, пожалуйста, свои идейки при себе.
Wh... uh, next time you're at a meeting of our company, of which you are not a part of in any respect, can you please keep your little ideas to yourself?
— Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть, — заключил опять Порфирий Петрович, — позвольте еще вопросик один (очень уж я вас беспокою-с!), одну только маленькую идейку хотел пропустить, единственно только чтобы не забыть-с… — Хорошо, скажите вашу идейку, — серьезный и бледный стоял перед ним в ожидании Раскольников.
Porfiry Petrovich rounded off again. “Allow me one more little question (I really am bothering you, sir!); I would like to introduce just one little idea, simply so as not to forget, sir...” “Very well, tell me your little idea,” Raskolnikov stood expectantly before him, pale and serious.
Подозреваю, это тоже была ваша замечательная идейка?!
I suppose that was your clever little idea too?
— Я не раз слышал, как инспектор Джепп говорил о месье Пуаро и его идейках.
“Many’s the time I’ve heard Inspector Japp say that. Poirot and his little ideas!
А ночью я стукнулся к нему в дверь: идейка у меня некая возникла, подлая идейка, не буду говорить какая, потому что совестно и к делу не относится.
But that night I knocked at his door—I had an idea, a base little idea, I won’t say what it was, because I’m ashamed of it and it has nothing to do with the case.
Инспектор Трейл считал (хотя улик у него не было), что симпатичная идейка убрать с дороги миссис Крейг принадлежала именно Еве Кейн, что она все это не только замыслила, но и исполнила.
Traill believed (no evidence, mind you) that the pretty little idea of putting Mrs Craig out of the way was all Eva Kane's idea - and that she not only thought of it, but she did it.
— Что «вы», сэр? — Тихо, mon ami. У меня появилась небольшая идейка — колоссальная, изумительная, — какая рано или поздно и должна была появиться у великого Эркюля Пуаро. Но если так… Господи, надеюсь, еще не поздно. Он бросился к выходу из парка. Альберт, не отставая ни на шаг, говорил на ходу: — Что случилось, сэр?
He stopped. "What is it, sir?" "Be silent, mon ami. I have the kind of little idea-colossal, stupendous-that always comes sooner or later to Hercule Poirot. But if so-if that's it-Oh! Lord, I hope I'm in time." He raced out of the Park, Albert hard on his heels, inquiring breathlessly as he ran. "What's up, sir?
И так давно, что тебе нет причин ревновать, но я правда по-настоящему любила Чарли, он ведь оказался одним из тех четырех мужчин в Афинах, которые не были извращенцами; так что, если честно, нам, женщинам, не из чего было особенно выбирать, и мы с Талией подарили ему идейку для другой пьесы – с очень миленькими женскими ролями, и он развил сюжет просто блестяще, впрочем, если честно, там была одна шуточка про милетских жен, которая… но это уже совсем другая история112.
And so long ago you mustn’t be jealous, but I really was terribly fond of Charlie, he was actually one of the only four Athenian men who weren’t raging queers, there honestly wasn’t much choice for a girl, and Thalia and I’d taken him a little idea for another play, with some quite nice female parts, which he developed rather brilliantly, though if I’m honest there was a crack about the women of Miletus that – but that’s another story.
Но не любого. Не того, кто среди бедняков, слабых, отверженных, а вот этого, в пуловере и кроссовках «Рибок», да, вот этого, он начинал с видения, ослепительного и беспорядочного видения бесконечности, которое в потемках юности нашептало ему о необходимости принять чью-то сторону и подсказало, чью именно, все началось, как обычно начинается, самым честным образом, но потом, черт побери, он становится взрослым и знаменитым, ей-богу, знаменитым, одно это звучит как песня, знаменитым, в газетах его имя и фото, телефон звонит без конца, журналисты спрашивают его о том и о сем, он отвечает, мать его, он отвечает, он участвует в манифестациях, идет во главе колонны, телефон священника не звонит, Гульд, я должен сказать тебе это со всей жестокой откровенностью, телефон священника не звонит, потому что жизнь его — пустыня, запланированная пустыня, что-то вроде национального парка под охраной, на который люди могут смотреть, но издали, священники — это животные в национальном парке, никто не смеет к ним прикоснуться, представь только, Гульд, дать коснуться себя — уже проблема для священника, разве ты видел священника, целующего ребенка или женщину? просто в знак приветствия, нормальный, обыкновенный жест, но он не может сделать его, вокруг сразу же воцарится атмосфера, как бы сказать, неловкости и открытой враждебности, и это одна из самых тяжелых условностей, которыми скован священник в нашем мире, ведь он мог бы стать таким, как другие, но предпочел это головокружительное одиночество, из которого нет выхода, никакого выхода, если только не уцепиться за идею, правильную, впрочем, идею, упавшую извне, чтобы изменить весь этот пейзаж, придать ему человеческую теплоту, и эта идея, если использовать ее как надо, отделать, пересмотреть, предохранить от губительного контакта с истиной, выведет священника из его одиночества, все просто, и превратится понемногу в человека, который перед нами, в свободном пуловере навыпуск и кроссовках «Рибок», он всегда с кем-то, передвигается в окружении дочерей и братьев, он уже не заблудится, потому что привязан к телефону и так далее, временами в толпе он ловит женский взгляд, пропитанный желанием, представь, что это для него значит, это головокружительное одиночество и эта жизнь, грохочущая вокруг него, нужно ли удивляться, что он готов умереть за свою идею? он существует в этой идее, а что такое тогда — умереть за эту идею? он умрет, если только ее у него отнимут, он спасается благодаря идее, и тот факт, что через него спасаются сотни, даже тысячи ему подобных, не меняет ни на йоту суть истории, иными словами, спасается-то прежде всего он, под случайным предлогом спасения других, чтобы украсть у судьбы необходимую дозу признательности, восхищения, желания, которая делает его живым, живым, Гульд, запомни как следует это слово, живым, все они хотят быть живыми, включая лучших, те, кто творит правосудие, прогресс, свободу, будущее, даже для них это лишь вопрос выживания, подойди к ним так близко, как можешь, если не веришь мне, посмотри, как они движутся, кто их окружает, посмотри и попробуй представить, что случится, если в один прекрасный день они проснутся и сменят свою идею, просто так, что тогда останется от них, попробуй вырвать у них ответ, который не был бы невольным самооправданием, посмотри, сумеешь ли ты хоть раз услышать, как они выражают свою идею с непосредственностью и колебаниями того, кто только что открыл ее, а не с уверенностью того, кто гордо показывает тебе разрушительную силу принадлежащего ему оружия, не дай себя обмануть ласковым голосом и умело подобранными словами, они дерутся, Гульд, они дерутся когтями и зубами, лишь бы только выжить, лишь бы только есть, любить самку, укрываться в берлоге, они звери, Гульд, и эти вот — лучшие из зверей, понимаешь? что же тогда ждать от остальных, от простых наемников разума, от рядовых в великой и всеобщей борьбе, от обычных солдат, что охотятся за остатками существования на краю огромного поля битвы, от жалких мусорщиков, которых ожидает смехотворное спасение, и у каждого — по искусственной идейке: профессор медицины ищет, чем заплатить за обучение сына;
Not an ordinary one. The other kind, the one who is on the side of the poor, or the weak, or the excluded, the one in the old sweater and the Reeboks, he must have started out with some dazzling chaotic apparition of the infinite, something that in the dim light of youth dictated to him the imperative of taking a stand, even a suggestion of which side to stand on, and it all must have begun in honesty, but then, holy God, when you come upon him again, grown-up now and famous, Christ, famous, just to say it is disgusting, famous, with his name in the papers and his picture, with the telephone ringing constantly because journalists have to get his opinion, on this or that, and he answers, fucking shit, he answers, and joins in, and marches at the head of processions, a priest’s telephone doesn’t ring, Gould, let me tell you with all the necessary cruelty, you may not know it but a priest’s telephone doesn’t ring, because a priest’s life is a desert, it is by definition a desert, a kind of protected national park, where people can look, but from a distance, he is an animal in a national park, and you’re not allowed to touch him, can you imagine it, Gould?, for a priest it’s a problem just to be touched, have you ever seen a priest who kisses a kid or a woman, in greeting, for no other reason, a meaningless gesture, normal, but he can’t do it, because people would immediately feel a sense of unease and of imminent violence, and this is the harsh daily condition of the priest in this world, he who is a man like other men, and instead has chosen that dizzying solitude, from which there would be no exit, none, if not for an idea, maybe even a good idea, that comes from the outside and changes that landscape, restoring to him some human warmth, an idea that, used properly, refined, revised, sheltered from risky encounters with the truth, leads the priest out of his solitude, and little by little makes him the man he is now, surrounded by admiration, and by people’s wish to get close to him, and even by desire in its pure state, a man in a sweater and Reeboks, who is never alone, who goes around enveloped in children and brothers, who is never lost because he is always tied to some media terminal, every so often in the crowd he fleetingly catches a woman’s eye charged with desire, think what this means for him, that dizzying solitude and this explosive life, is it surprising if he is ready to die for his idea?, he exists in it, what does it mean to die for that idea?, he would be dead anyway if it were taken away from him, he is saved in that idea, and the fact that he may save hundreds and even thousands of his fellows doesn’t change the point by one iota, which is that he saves himself above all, with the optional alibi of saving others, stealing from his destiny that dose of recognition and admiration and desire essential to make him alive, alive, Gould, understand this word clearly, alive, all they want is to be alive, even the best, those who establish justice, progress, freedom, the future, even for them it’s all just a matter of survival, get as close as you can, if you don’t believe it, see how they act, whom they have around them, look at them and try to imagine what would become of them if one day they happened to wake up and simply change their mind, what would be left of them, try to get an answer out of them, one that is not an instinctive self-justification, see if one single time you can hear them explain their idea with the wonder and hesitation of someone who is right at that moment making a discovery, and not with the assurance of someone who is proudly showing off the devastating efficacy of the weapon he is holding, don’t be taken in by the apparent mildness of their tone, by the words they choose, purposefully mild, they are fighting, Gould, fighting with their teeth for survival, for food, the female, the den, they are animals, and they are the best, you see?, can you expect anything different from the others, from the petty mercenaries of intelligence, from the bit players of the great collective struggle, from the nasty little warriors who scavenge the debris of life on the edges of the battlefield, pitifully sweeping up laughable salvations, each with his artificial little idea, the top doctor in search of funds for his son’s college education, the critic who alleviates neglect in his old age with forty lines a week brought out where they can make a little stir, the scientist and his Vancouver purée, with which he feeds the pride of wife, children, lovers, the pathetic appearances on television of the writer who is afraid of disappearing between one book and the next, the journalist who takes a stab at anything to make the front page, to be sure of existing for another twenty-four hours—they are only struggling, you see?, they fight with ideas because they don’t know how to use anything else, but the substance doesn’t change, it is a fight, and their ideas are weapons, and, sickening as it is to admit, it is their right, their dishonesty is the logical deduction from a primal need, their disgusting daily betrayal of the truth is the natural consequence of a natural state of acknowledged deprivation, you don’t ask a blind man to go to the movies, you don’t ask an intellectual to be honest, at least I don’t think you can, although it’s depressing to admit it, but the very concept of intellectual honesty is an oxymoron Intellectual honesty is an oxymoron.
How many English words do you know?
Test your English vocabulary size, and measure how many words you know.
Online Test