Translation for "гамлетовским" to english

Гамлетовским

• hamlet

Translation examples

hamlet

2. И все же глобальная экономическая действительность, подобно гамлетовским "небу и земле", показала, что она таит в себе большее, чем могли помыслить аналитики, творцы политики и стратегии международных переговоров.
And yet global economic reality, like Hamlet's heaven and earth, had in itself more things than were dreamt of in the philosophies of analysts, policy-makers and international negotiators.

Это не гамлетовский «безвестный край, откуда нет возврата».
It is not Hamlet’s ‘Unknown Country’ from which no man returns.

Нет, подумала я, только не сейчас… Но у меня не было гамлетовских тридцати минут.
No, I thought, any time but now . But I didn’t have thirty minutes, like Hamlet.

Это гамлетовское королевство, бесконечное пространство в скорлупе ореха, то есть «слова, слова, слова» в «Дании-тюрьме».
This is Hamlet's kingdom of infinite space in a nutshell, of "words, words, words," of "Denmark's a prison."

В ответ на ее слова Плаки довольно глупо улыбнулся. Его крупное аристократическое лицо, которое совсем еще недавно можно было принять за гамлетовское отражение, осветилось плотоядной ухмылкой.
Plucky grinned sheepishly. His big aristocratic face, which minutes before could have been mistaken for Hamlet's mirror, cracked with a lopsided pool-hall leer.

Я была дочерью для матери, воплощением грез для сотен мужчин, устрицей, которую надо раскрыть и съесть — для Сэнда, объектом гамлетовской мести — для Джейса, козлом отпущения — для Касси… Когда я была самой собой?
My mother’s daughter, a hundred men’s dream-lay, Sand’s oyster, Jace’s Hamlet-vengeance, Cassi’s scapegoat. When was I ever my own?

вот он, в 1775 году, в литерной ложе лондонского театра, не отрываясь наблюдает за игрой великого Гаррика, читающего гамлетовский монолог: «С достоинством и важностию потупил он взор, глянул в сторону.
We see him in 1775, in the front row of a London theatre, eyes riveted on the actor Garrick as he delivers Hamlet’s monologue: ‘Dignified and serious, he looks to the ground, to the side.

Вы уже готовы завопить, но его похотливый взгляд убрался за кулисы, как вульгарный комик, а на смену вышло выражение доверительной заботы, гамлетовское выражение телеведущего, сообщающего об очередном кризисе нации.
You prepare to scream. But the leer-the vulgar comic-has been hooked offstage, and in its place stands a trustworthy and concerned expression, the Hamlet look of a TV anchorman during yet another national crisis.

Эта сосиска трехмерна, осязаема, абсолютно соответствует своему реальному аналогу, корпулентна и добродушна, как Фальстаф, и в то же время не лишена некоторых Гамлетовских качеств. А какое очарование придает ей золотистое покрывало горчицы! Какой аппетит вызывает этот смелый орнамент цветовых пятен!
it is three-dimensional, tactile, larger than life, as rotund and good-natured as Falstaff but not entirely devoid of Hamlet's rank. And what glamour is lent to the scene by the golden cloak of mustard, by the jazzy, jumpy play of flat patterns in the relish. Ahem.”

Из книги Гастона Боссьера «Колдовство Катилины», 1905 г., мы узнаем, что Робеспьера называли «современным Каталиной». (В 1850 г. Ибсен решил по-новому взглянуть на историю и изобразил Катилину озабоченным воистину гамлетовским вопросом — как бороться с тиранией.)
(From Gaston Bossier's La Conjuration de Catilina of1905 we learn that Robespierre was called le Catilina modeme.) In 1850 Ibsen delivered a radical revisionist Catilina which portrays the conspirator as a sort of Hamlet struggling with his conscience to take a stand against tyranny.

Следуя за доном Симоном, углубляющимся все дальше и дальше в черные тоннели, останавливаясь лишь затем, чтобы пометить мелом новую стрелку, он чувствовал чудовищную притягательность этих подземелий, болезненный соблазн гамлетовского раздумья над этими безымянными останками.
Following Simon as he wound farther and farther back through the narrow tunnels of the ossuary, pausing every now and then to mark the walls with numbered arrows to guide them back, he was conscious of the terrible fascination of the place, the morbid urge to muse, like Hamlet, on those anonymous relics of former ages.