Translation for "восемь-тридцать" to english

Восемь-тридцать

• eight thirty
• eight to thirty
• eight-thirty

Translation examples

eight thirty

Тридцать-восемь тридцать-девять!
Thirty-eight thirty-nine!

Завтра утром, в восемь тридцать.
T omorrow, eight thirty in the morning.

Дин заедет за мной в восемь тридцать, я дотерплю до этого.
Dean is picking me up at eight thirty, I can manage till then.

Вести передачу будет Малколм Маггеридж, так что не забудьте посмотреть эту передачу в восемь тридцать.
The chairman will be MaIcoIm Muggeridge, so don't forget to look in at eight-thirty.

Этим вечером, в восемь тридцать мы снова показываем нашу популярную дискуссионную программу "Полемика", и наша тема сегодня вечером - текущая забастовка в промышленности.
Tonight at eight-thirty, we are presenting once again our popular discussion programme "Argument". and the subject this evening is the present industrial strike.

– Сейчас только восемь тридцать.
“It’s only eight thirty.”

– У библиотеки в восемь тридцать. Тебя устраивает? – Ладно, в восемь тридцать, красавчик.
‘In front of the Library. Eight-thirty okay?’ ‘Eight-thirty, Lover Boy,’ she said.

— Он заказан на восемь тридцать.
“It's reserved for eight-thirty.

- Встречаемся ровно в восемь тридцать.
Be there at eight-thirty sharp.

— Сейчас восемь тридцать. Я голодная.
“It’s eight-thirty. I’m starving.

— Автобус отходит в восемь тридцать.
“Bus leaves at eight thirty.”

Завтрак в восемь тридцать, сэр.
Breakfast eight-thirty, sir.

eight to thirty

Она чуть сдала, ей, по его догадке, лет тридцать восемь — тридцать девять, но когда еще были такими ясными ее темные, близко поставленные глаза (у нее точеный прелестный носик), глядевшие зыбко, затягивающе?
She had aged a little-she must be thirty-eight or thirty-nine, was his guess, but her dark, close-set eyes, which gave her a fluid and merged gaze (she had a delicate, lovely nose), were clearer than he had ever seen them.

Они оба терпели его, словно в нарочитом пылу самобичевания хотели, чтобы их физические муки помогли им острее ощутить душевную боль тех двоих юношей в те времена, пятьдесят или, вернее, сорок восемь, а потом сорок семь и сорок шесть лет назад, ибо шел шестьдесят четвертый, а потом шестьдесят пятый год, и голодные, оборванные остатки армии, отступив через Алабаму и Джорджию в Каролину, двигались дальше не под напором теснящего их победоносного войска, а скорее под напором взметнувшихся высоким валом имен проигранных обеими сторонами сражений — Чикамога, Франклин, Виксберг, Коринт и Атланта[86], сражений, проигранных не только из-за численного превосходства противника и недостатка амуниции и провианта, а из-за генералов, которым совсем не следовало быть генералами — ведь они стали генералами не потому, что изучили современные методы ведения войн или способны были их усвоить, а потому, что неограниченная кастовая система наделила их божественным правом командовать своими ближними; к тому же эти генералы прожили недостаточно долго, чтобы овладеть искусством вести битвы с участием крупных соединений, действующих предусмотрительно и согласованно, ибо они уже с самого начала были таким же анахронизмом, как Ричард, Роланд или Дюгеклен[87]; в двадцать восемь, тридцать и тридцать два года они уже носили плюмажи и плащи с алым подбоем и в кавалерийской атаке захватывали военные корабли, но не брали ни хлеба, ни мяса, ни снарядов;
They both bore it as though in deliberate flagellant exaltation of physical misery transmogrified into the spirits' travail of the two young men during that time fifty years ago, or forty-eight rather, then forty-seven and then forty-six, since it was '64 and then '65 and the starved and ragged remnant of an army having retreated across Alabama and Georgia and into Carolina, swept onward not by a victorious army behind it but rather by a mounting tide of the names of lost battles from either side Chickamauga and Franklin, Vicksburg and Corinth and Atlanta—battles lost not alone because of superior numbers and failing ammunition and stores, but because of generals who should not have been generals, who were generals not through training in contemporary methods or aptitude for learning them, but by the divine right to say "Go there" conferred upon them by an absolute caste system; or because the generals of it never lived long enough to learn how to fight massed cautious accretionary battles, since they were already as obsolete as Richard or Roland or du Guesclin, who wore plumes and cloaks lined with scarlet at twenty-eight and thirty and thirty-two and captured warships with cavalry charges but not grain nor meat nor bullets, who would whip three separate armies in as many days and then tear down their own fences to cook meat robbed from their own smokehouses, who on one night and with a handful of men would gallantly set fire to and destroy a million dollar garrison of enemy supplies and on the next night be discovered by a neighbor in bed with his wife and be shot to death—two, four, now two again, according to Quentin and Shreve, the two the four the two still talking—the one who did not yet know what he was going to do, the other who knew what he would have to do yet could not reconcile himself-Henry citing himself authority for incest, talking about his Duke John of Lorraine as if he hoped possibly to evoke that condemned and excommunicated shade to tell him in person that it was all right, as people both before and since have tried to evoke God or devil to justify them in what their glands insisted upon—the two the four the two facing one another in the tomblike room: Shreve, the Canadian, the child of blizzards and of cold in a bathrobe with an overcoat above it, the collar turned up about his ears;