Translation for "louses" to russian

Louses

noun

• вошь
• отвратный тип

Translation examples

вошь noun

- Listen, you louse.
Послушай ты, вошь.

There's the head louse.
- Это головная вошь.

Or a head louse.
Или головная вошь.

One louse, two lice.
Одна вошь, две вши.

A crab louse.
Краб "louse". ("crab louse" - "лобковая вошь")

And there's the public louse.
- А это - лобковая вошь.

Your husband is a louse.
Твой муж - мелкая вошь.

Be a louse on purpose.
- Имеешь. - Нарочно быть вошью. - Имеешь.

That louse wants a woman!
Эта вошь подыскивает себе бабу!

“A human being—a louse!” “Not a louse, I know it myself,” he replied, looking at her strangely. “Anyway, I'm lying, Sonya,” he added, “I've been lying for a long time...All that is not it;
— Это человек-то вошь! — Да ведь и я знаю, что не вошь, — ответил он, странно смотря на нее. — А впрочем, я вру, Соня, — прибавил он, — давно уже вру… Это всё не то;

Welcome your guest! If I weren't a louse, would I have come to you?
Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе?

She wasn't some sort of 'louse,' was she” (he jabbed his finger towards the corner where the deceased woman lay), “like some little old money-lender?
Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица.

Or that if I pose the question: is man a louse?—it means that for me man is not a louse, but that he is a louse for the one to whom it never occurs, who goes straight ahead without any questions...Because, if I tormented myself for so many days: would Napoleon have gone ahead or not?—it means I must already have felt clearly that I was not Napoleon...I endured all, all the torment of all this babble, Sonya, and I longed to shake it all off my back: I wanted to kill without casuistry, Sonya, to kill for myself, for myself alone!
Или что если задаю вопрос: вошь ли человек? — то, стало быть, уж не вошь человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет… Уж если я столько дней промучился: пошел ли бы Наполеон или нет? — так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон… Всю, всю муку всей этой болтовни я выдержал, Соня, и всю ее с плеч стряхнуть пожелал: я захотел, Соня, убить без казуистики, убить для себя, для себя одного!

“Still, maybe I've slapped myself with it,” he remarked gloomily, as if deep in thought, “maybe I'm still a man and not a louse, and was being too quick to condemn myself...I'll still fight.”
— Я, может, на себя еще наклепал, — мрачно заметил он, как бы в задумчивости, — может, я еще человек, а не вошь и поторопился себя осудить… Я еще поборюсь.

There was something else I wanted to know; something else was nudging my arm. I wanted to find out then, and find out quickly, whether I was a louse like all the rest, or a man?
Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек?

I wanted to prove only one thing to you: that the devil did drag me there then, but afterwards he explained to me that I had no right to go there, because I'm exactly the same louse as all the rest!
Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все!

Third, because I resolved to observe all possible justice in carrying it out, weight, measure, arithmetic: I chose the most useless louse of all and, having killed her, decided to take from her exactly as much as I needed for the first step, no more and no less (and the rest would thus simply go to the monastery, according to her will—ha, ha!)...And ultimately, ultimately I am a louse,
Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)… Потому, потому я окончательно вошь, — прибавил он, скрежеща зубами, — потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью!

What crime?” he suddenly cried out in some unexpected rage. “I killed a vile, pernicious louse, a little old money-lending crone who was of no use to anyone, to kill whom is worth forty sins forgiven, who sucked the life-sap from the poor—is that a crime?
Какое преступление? — вскричал он вдруг, в каком-то внезапном бешенстве, — то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление?